"Это секрет!"
Автор: Fujin!!
Размещён здесь: pay.diary.ru/~fujin-2004/p21568279.htm#
читать дальшеУ Ичимару Гина одна улыбка на все случаи жизни.
Широкая, невозможно-широкая, неестественная, не дающая разглядеть глаз.
У каждого из капитанов Готея до сотни всяких выражений, с точностью до полутона передающих ненастоящее минутное настроение.
Капитан Кёраку всегда сонлив и весел, но это неправда, и, если приглядеться, все знают об этом. Все знают, что стоит бояться ехидного прищура у полуприкрытых глаз, что можно улыбаться в ответ шальной и немного нетрезвой улыбке, что он качает головой и закатывает глаза на чужие ссоры и постоянно спит на собраниях.
Есть непременные атрибуты у каждого у капитанов, едкие и точные, как часть фольклора, и самый необразованный ребёнок в Руконгае знает, с чем стоит их рисовать, вкладывая в руку наподобие скипетра. Как части образов древнегреческих богов.
Они дети, они знают, что не бывает таких извечно постоянных людей, и оттого для них капитаны становятся еще чем-то более недостижимым и божественным. Со взрослыми хуже, они считают их людьми и верят в это и намертво приплетают уже мёртвым людям картонные рисованные образы богов.
Дети в Руконгае не видят воду неделями, и для них вода – вполне себе мерило власти.
Каждого из капитанов они рисуют с водой.
Они слышали взрослые сказки, с хихиканьем пересказывали их друг другу в закоулках, как страшные истории. Капитана Кёраку дети рисуют в беспечной позе, полусонного, улыбающегося, с непременной чашкой саке в руках. Они думают, от него саке на мили разит.
Саке в чашке – водой – символом божественной власти.
Капитана Укитаке они рисуют у озера, они слышали, что он мягок, спокоен и доброжелателен, как вода в заводи. Капитана Унохану они рисуют среди сотен до краев полных баночек и мензурок, и она тоже наделена властью. Почему-то капитан Кучики у них обожает дождь, а Хитсугая – тающие льды, и каждому, вместе с привычной атрибутикой, приписана жидкость, столь же постоянная и неизменная, как кёнсенкай на голове и розовые лепестки.
Вода – это нечто священное в Руконгае.
Саке пахнет Кёраку, жидким лекарством – Унохана, Хитсугая озоном и тающим льдом., они знают это гораздо вернее, чем то, что проснутся на рассвете.
Капитаны не бывают в Руконгае, и только один из них обожает ходить по закоулкам и смотреть детские рисунки. Его они не рисуют никогда. Он рассказывает им правду вместо таких уютных картонных богов.
Это лучшее развлечение, оно приносит короткое успокоение и наслаждение слаще ночей с женщинами и издевательств над отрядом и лейтенантом. Есть что-то в этом безмерном удивлении детских глаз, в их сначала неверии, потом шоке, и, наконец – слепом ужасе. В том, что они, вспоминая его, не спят ночами.
Ямамото знает об этих вылазках, он не мешает им, он думает, что это какие-то засевшие комплексы и детство в Руконгае делают его таким.
У Ямамото тоже до сотни выражений глаз, и потому ничего он не знает, старый маразматик.
У Ичимару Гина одна улыбка на все случаи жизни.
Просто он очень любит детей.
Он не хочет, чтобы они думали, как когда-то он, чтобы мечтали, как когда-то, чтобы вырвались из голодного и злого Руконгая. И стали капитанами. Наверное, если бы они не пугались его сказок, он мог бы их убивать. И это не ревность сумевшего, что вы.
Ичимару Гин рассказывал сказки детям и своему лейтенанту. Те самые – про всемогущих греческих богов, и сказки эти мало чем отличались от пугающих жестоких мифов. Он многое о них знал.
Он знал, он видел, он чувствовал: при всём желании, даже если забраться пальцами ему в волосы и вдыхать полной грудью, губами прислонившись к коже, в запахе ни одного из капитанов не будет той их воды. Шутка ли – от капитана Кёраку, сколько бы он не выпил, никогда не пахло саке. как будто он пил с других, в кости въевшимся запахом на спор, пытаясь перебить его алкогольной вонью. Кучики Бьякуя ненавидел дождь. И это было самым большим потрясением для пришедшего ребёнка из Руконгая.
Все различия, вся атрибутика, все сотни запахов и лиц – они от детскости.
Он и сам когда-то в это верил.
На самом деле все капитаны пахнут одинаково.
Все его сказки были об этом сводящем с ума запахе.
И тогда детям, ночами, как покрывалом, объединяя хулиганов и задир – снились сны.
Он был там, в этих снах, со своей единственной противоестественной улыбкой, белёсой фигурой приходящий из темноты. Капитаны стояли за его спиной.
Он снова шептал сказки, воркующее растягивая слова. Он раскидывал в стороны тонкие белые руки.
Только в этих снах Ичимару Гин открывал глаза, только там для них было другое выражение.
Он открывал глаза медленно, словно с болью раздирая намертво сросшиеся створки, и на краю сознания бился еле слышный скрип. Сначала казалось, что глаза его редкого, темно-вишёвого, почти багрового цвета.
Но струйки – тёмные до черноты – одна за другой срывались и текли из уголков этих глаз, чёрные на белоснежной коже, и будь дети чуть старше, не только кошмарами были бы такие сны. Он открывал глаза еще шире, и они текли тёмно-алой вязкой жидкостью, спускаясь по шее, ключицам и запястьям, моча капитанский плащ. Полосами, как диковинным узором, добавляясь к фигуре.
А потом он распахивал их – резко, вмиг, и становилось видно, что течёт из его всегда закрытых глаз, сначала претворяясь краснотой зрачков, вязкая тёмная кровь. Что больно щурить глаза, сдерживая этот покоряющий бьющийся поток.
Кровь – течёт из глаз и заливает его до щиколоток, вязкой кашей расползаясь по сырой земле.
Слишком злой и недетский образ для божественной атрибутики – и вот почему дети никогда не рисуют его.
Все капитаны пахнут одинаково. Все они пахнут кровью.
И за краткую долю секунды, до того, как Гин распахнёт глаза, они меняются за его спиной. Отбрасывая лживое и ненужное, забывая сотни выражений своих лиц и оставляя только одно, настоящее и единственное для всех.
Они улыбаются такой же сумасшедшей улыбкой.
Они взрываются, словно разодранные изнутри мощнейшей бомбой, потоком выдирая из себя кровь – стоит ему открыть глаза. Уродливые чёрные сгустки, и кровь их течёт к его ногам.
Всё текут, текут его глаза, и непонятно, как столько крови умещалось в этих узких щёлках.
Кровь – единственная их жидкость и атрибутика. Не потому, что они жестоки и умны, не потому, в болью пробились на это место.
Просто потому, что все они когда-то были живыми, и вытекающая из глазниц кровь – символом угасающей жизни, этой честной, сидящей болезнью в самом нутре тоски. Смертной, совершенно смертной тоски.
Они пахнут кровью, как могли бы – слезами.
Дети не знаю этой тоски, они пугаются и просыпаются в холодном поту, но в таких сказках куда больше от жертвенности, чем от издевательства. Они бегут, они боятся Сейретей и капитанов.
И переродятся лет через шестьдесят.
Не то что всезнающие и всемогущие греческие боги.
Они намертво врослись в плоть этого мира, он выпил их кровь, вырвав её из глазниц.
Его глупый, наивный лейтенант обожает слушать такие сказки. Он смотрит на него всё теми же по-детски изумлёнными глазами.
И говорит, что, рассказывая детям кошмары,
Его капитан становится
Невозможно прекрасен.
Размещён здесь: pay.diary.ru/~fujin-2004/p21568279.htm#
читать дальшеУ Ичимару Гина одна улыбка на все случаи жизни.
Широкая, невозможно-широкая, неестественная, не дающая разглядеть глаз.
У каждого из капитанов Готея до сотни всяких выражений, с точностью до полутона передающих ненастоящее минутное настроение.
Капитан Кёраку всегда сонлив и весел, но это неправда, и, если приглядеться, все знают об этом. Все знают, что стоит бояться ехидного прищура у полуприкрытых глаз, что можно улыбаться в ответ шальной и немного нетрезвой улыбке, что он качает головой и закатывает глаза на чужие ссоры и постоянно спит на собраниях.
Есть непременные атрибуты у каждого у капитанов, едкие и точные, как часть фольклора, и самый необразованный ребёнок в Руконгае знает, с чем стоит их рисовать, вкладывая в руку наподобие скипетра. Как части образов древнегреческих богов.
Они дети, они знают, что не бывает таких извечно постоянных людей, и оттого для них капитаны становятся еще чем-то более недостижимым и божественным. Со взрослыми хуже, они считают их людьми и верят в это и намертво приплетают уже мёртвым людям картонные рисованные образы богов.
Дети в Руконгае не видят воду неделями, и для них вода – вполне себе мерило власти.
Каждого из капитанов они рисуют с водой.
Они слышали взрослые сказки, с хихиканьем пересказывали их друг другу в закоулках, как страшные истории. Капитана Кёраку дети рисуют в беспечной позе, полусонного, улыбающегося, с непременной чашкой саке в руках. Они думают, от него саке на мили разит.
Саке в чашке – водой – символом божественной власти.
Капитана Укитаке они рисуют у озера, они слышали, что он мягок, спокоен и доброжелателен, как вода в заводи. Капитана Унохану они рисуют среди сотен до краев полных баночек и мензурок, и она тоже наделена властью. Почему-то капитан Кучики у них обожает дождь, а Хитсугая – тающие льды, и каждому, вместе с привычной атрибутикой, приписана жидкость, столь же постоянная и неизменная, как кёнсенкай на голове и розовые лепестки.
Вода – это нечто священное в Руконгае.
Саке пахнет Кёраку, жидким лекарством – Унохана, Хитсугая озоном и тающим льдом., они знают это гораздо вернее, чем то, что проснутся на рассвете.
Капитаны не бывают в Руконгае, и только один из них обожает ходить по закоулкам и смотреть детские рисунки. Его они не рисуют никогда. Он рассказывает им правду вместо таких уютных картонных богов.
Это лучшее развлечение, оно приносит короткое успокоение и наслаждение слаще ночей с женщинами и издевательств над отрядом и лейтенантом. Есть что-то в этом безмерном удивлении детских глаз, в их сначала неверии, потом шоке, и, наконец – слепом ужасе. В том, что они, вспоминая его, не спят ночами.
Ямамото знает об этих вылазках, он не мешает им, он думает, что это какие-то засевшие комплексы и детство в Руконгае делают его таким.
У Ямамото тоже до сотни выражений глаз, и потому ничего он не знает, старый маразматик.
У Ичимару Гина одна улыбка на все случаи жизни.
Просто он очень любит детей.
Он не хочет, чтобы они думали, как когда-то он, чтобы мечтали, как когда-то, чтобы вырвались из голодного и злого Руконгая. И стали капитанами. Наверное, если бы они не пугались его сказок, он мог бы их убивать. И это не ревность сумевшего, что вы.
Ичимару Гин рассказывал сказки детям и своему лейтенанту. Те самые – про всемогущих греческих богов, и сказки эти мало чем отличались от пугающих жестоких мифов. Он многое о них знал.
Он знал, он видел, он чувствовал: при всём желании, даже если забраться пальцами ему в волосы и вдыхать полной грудью, губами прислонившись к коже, в запахе ни одного из капитанов не будет той их воды. Шутка ли – от капитана Кёраку, сколько бы он не выпил, никогда не пахло саке. как будто он пил с других, в кости въевшимся запахом на спор, пытаясь перебить его алкогольной вонью. Кучики Бьякуя ненавидел дождь. И это было самым большим потрясением для пришедшего ребёнка из Руконгая.
Все различия, вся атрибутика, все сотни запахов и лиц – они от детскости.
Он и сам когда-то в это верил.
На самом деле все капитаны пахнут одинаково.
Все его сказки были об этом сводящем с ума запахе.
И тогда детям, ночами, как покрывалом, объединяя хулиганов и задир – снились сны.
Он был там, в этих снах, со своей единственной противоестественной улыбкой, белёсой фигурой приходящий из темноты. Капитаны стояли за его спиной.
Он снова шептал сказки, воркующее растягивая слова. Он раскидывал в стороны тонкие белые руки.
Только в этих снах Ичимару Гин открывал глаза, только там для них было другое выражение.
Он открывал глаза медленно, словно с болью раздирая намертво сросшиеся створки, и на краю сознания бился еле слышный скрип. Сначала казалось, что глаза его редкого, темно-вишёвого, почти багрового цвета.
Но струйки – тёмные до черноты – одна за другой срывались и текли из уголков этих глаз, чёрные на белоснежной коже, и будь дети чуть старше, не только кошмарами были бы такие сны. Он открывал глаза еще шире, и они текли тёмно-алой вязкой жидкостью, спускаясь по шее, ключицам и запястьям, моча капитанский плащ. Полосами, как диковинным узором, добавляясь к фигуре.
А потом он распахивал их – резко, вмиг, и становилось видно, что течёт из его всегда закрытых глаз, сначала претворяясь краснотой зрачков, вязкая тёмная кровь. Что больно щурить глаза, сдерживая этот покоряющий бьющийся поток.
Кровь – течёт из глаз и заливает его до щиколоток, вязкой кашей расползаясь по сырой земле.
Слишком злой и недетский образ для божественной атрибутики – и вот почему дети никогда не рисуют его.
Все капитаны пахнут одинаково. Все они пахнут кровью.
И за краткую долю секунды, до того, как Гин распахнёт глаза, они меняются за его спиной. Отбрасывая лживое и ненужное, забывая сотни выражений своих лиц и оставляя только одно, настоящее и единственное для всех.
Они улыбаются такой же сумасшедшей улыбкой.
Они взрываются, словно разодранные изнутри мощнейшей бомбой, потоком выдирая из себя кровь – стоит ему открыть глаза. Уродливые чёрные сгустки, и кровь их течёт к его ногам.
Всё текут, текут его глаза, и непонятно, как столько крови умещалось в этих узких щёлках.
Кровь – единственная их жидкость и атрибутика. Не потому, что они жестоки и умны, не потому, в болью пробились на это место.
Просто потому, что все они когда-то были живыми, и вытекающая из глазниц кровь – символом угасающей жизни, этой честной, сидящей болезнью в самом нутре тоски. Смертной, совершенно смертной тоски.
Они пахнут кровью, как могли бы – слезами.
Дети не знаю этой тоски, они пугаются и просыпаются в холодном поту, но в таких сказках куда больше от жертвенности, чем от издевательства. Они бегут, они боятся Сейретей и капитанов.
И переродятся лет через шестьдесят.
Не то что всезнающие и всемогущие греческие боги.
Они намертво врослись в плоть этого мира, он выпил их кровь, вырвав её из глазниц.
Его глупый, наивный лейтенант обожает слушать такие сказки. Он смотрит на него всё теми же по-детски изумлёнными глазами.
И говорит, что, рассказывая детям кошмары,
Его капитан становится
Невозможно прекрасен.
@темы: Фик на почитать, Блич