"Это секрет!"
Немелкая статьяСреди созданных японским народом художественных шедевров, высоко почитавшихся в прошлом, а ныне официально зачисленных в реестр национальных сокровищ, наряду с памятниками архитектуры, скульптуры и живописи стоят произведения прикладного искусства. Многие из них созданы неизвестными мастерами, на некоторых стоит подпись знаменитых художников – Хонами Коэцу, Огата Корина и др.
Отношение к предметному творчеству как «высокому искусству», способному выразить разные стороны духовной жизни человека, можно назвать важнейшей особенностью японской художественной культуры.
Исторические корни этого явления уходят в глубокую древность. Культивировавшееся синтоизмом поклонение природе во всех её проявлениях, будь то гора, водопад, дерево или травинка, постепенно воспитывало внимательное и почтительное отношение буквально ко всему, что окружает человека. Поклона и длительно созерцания удостаивались камни в саду, букет в вазе, чашка для чайной церемонии. Ощущение человеком своей слитности с миром, своего единства с ним, идущее ещё от древнего анимизма, получило выражение в его художественном творчестве.
Если сравнивать художественную культуру европейских народов и Японии, то в самой их структуре заметны существенные различия. Европейскую историю искусства открывают многочисленные имена великих зодчих, а японская архитектура в основном безымянна. Сравнительно немного известно японских скульпторов, зато сотни имён поэтов, каллиграфов и живописцев украшают антологии и художественные коллекции. По сравнению с Европой в Японии гораздо большим почётом и известностью пользовались мастера, изготовлявшие мечи, лаковые шкатулки, бумагу, кисти, изделия из керамики. Их ремесло рассматривалось как искусство, равное созданию картин или стихов.
Внимательное отношение к каждому отдельному предмету, стремление запечатлеть в памяти его неповторимые особенности проявилось в самой атмосфере традиционного японского дома, где весь бытовой, вещный мир скрыт от глаз человека, а в специальной нише помещена одна картина, или один букет, или одна ваза. Всегда ценилось и нечто другое – особый контекст бытования каждого предмета, образованный и его историей (кем и когда сделан, в чьих руках находился и т.п.), и той возможной цепью поэтических ассоциаций, которые возникают у человека, пользующегося или созерцающего его. Культура созерцания, когда важно не что изображено, а как это сделано, развивавшаяся на протяжении многих веков, также способствовала умению видеть прекрасное в самых обыденных вещах – поверхности неокрашенного, потемневшего от времени дерева, из которого построен дом, бамбуковой изгороди, простой керамической утвари.
Распространение искусства чайной церемонии особенно способствовало осознанию предметного творчества как равновеликого всякому другому. Железный котелок, керамическая чайница могли вызвать восторженное преклонение и цениться дороже многих сокровищ.
Посетившие Японию в XVI в португальские миссионеры отмечали это в своих записках как курьёз: «Вы, очевидно, знаете, что во всех районах Японии они пьют напиток, приготовленный из горячей воды и растёртой в порошок травы, называемый чай… Поскольку они придают большое значение питью этого напитка, у них чрезвычайно ценятся чашки и сосуды, которые используются в этой церемонии… Нередко всего один из этих сосудов, треножников, чашек или чайниц можно приобрести за три, четыре или даже шесть тысяч дукатов, хотя, на наш взгляд, они не стоят абсолютно ничего. …Когда мы спрашиваем их, почему они тратят так много денег на эти предметы, которые сами по себе ничего не стоят, они отвечают, что они делают это по той же причине, по которой мы покупаем за большие деньги алмаз или рубин, что вызывает у них не меньшее удивление…»
Однако те же миссионеры отмечали, что японцы ценят не всякую керамическую чашку, что их натренированный взгляд выделяет среди множества чашек одну, сделанную действительно выдающимся мастером, подобно тому как ювелир с лёгкостью отличает поддельные драгоценности от настоящих.
Как раз в конце XVI – начале XVII вв в Японии жил художник, творчество которого позволяет с наибольшей ясностью раскрыть ту органичность в создании предмета наряду с созданием картины или стихов, которая была универсальной особенностью картины японской художественной культуры всего периода феодализма. Это Хонами Коэцу (1558 – 1637)
История японского искусства блистает именами многих поистине великих мастеров. Но даже среди них Хонами Коэцу выделяется своей универсальной одарённостью, позволяющей сравнивать его с титанами эпохи Возрождения. Он прославился как один из самых великих каллиграфов Японии, живописец и поэт, керамист и мастер лаков. В каждой области своей деятельности он достиг столь высокого совершенства, что оставленные им творения по праву считаются шедеврами.
Его деятельность была выражением характерных особенностей японского искусства в целом, в том числе предметного творчества, создания вещей, отмеченных причастностью не только к миру красоты, но и к миру высокой духовности. Особенно ценятся созданные Коэцу чашки для чайной церемонии. Каждая из них, подобно картине, имеет название, например: «Снежный пик», «Осенний дождь», «Гора Фудзи», хотя ни на одной из них нет изобразительного мотива или даже орнамента. Имя чашки связывается с её образным смыслом, с теми ассоциациями, которые могут быть вызваны формой, цветом, фактурой поверхности.
Не менее знамениты шкатулки для письменных принадлежностей, выполненные Коэцу из лака с инкрустацией перламутром и металлическими сплавами. Их декор, включающий строки стихов, характеризуется той сложной образностью, которая была отличительной чертой поэтического мышления этого художника.
Расцвет деятельности Коэцу приходился на первые десятилетия XVII в, когда заканчивалась эпоха Момояма (1573 – 1615), одна из наиболее ярких и бурных в истории Японии, и начиналась гораздо более стабильная, тяготевшая не только к упорядоченности, но и к строгой регламентации всех сфер жизни эпоха Токугава (1615 – 1868). По своему происхождению Коэцу был связан с элитой нового городского сословия, которое выдвинулось и разбогатело в период междоусобных войн и военных диктатур XVI столетия. Предки Коэцу занимались ковкой мечей – ремеслом, особо почитавшимся в средневековой Японии. Высокообразованный и достаточно богатый, он жил как человек свободной профессии в своём родном городе Киото, тогдашней столице страны, и мог себе позволить культивировать изощрённый артистизм в разных сферах творческой деятельности. Одной из них была работа в керамике. Этому он посвятил последние 20 лет жизни, здесь воплотился его многогранный опыт, чутьё и мудрость художника.
На окраине Киото Коэцу создал своеобразную артистическую колонию, собрав вместе поэтов, живописцев и каллиграфов, гончаров и лакировщиков, знаменитых мастеров по изготовлению бумаги и кистей. Имение Коэцу стало местом возникновения новых художественных идей своего времени.
Не только яркая одарённость, но и независимость от цеховых профессиональных ограничений, присущих средневековой организации ремесленного труда и предписывавших мастеру следовать типологическим образцам, позволили Коэцу стать новатором в создании керамических и лаковых изделий, бронзовом литье и резьбе по дереву, в оформлении книг. Он использовал новые технические приёмы, позволявшие ему со всей полнотой реализовывать свою творческую фантазию. Но преклонение перед классическим искусством прошлого и его глубокое понимание давали возможность художнику, даже будучи новатором, оставаться традиционным в образном строе своих произведений. Так, например, блистательно овладев искусством «кисти и туши», Коэцу-каллиграф переписал стихи из древних поэтических антологий, стараясь в самой выразительности письма раскрыть дух этой поэзии. Но, кроме того, он расположил стихи на специально декорированной бумаге, дававшей дополнительное ощущение красоты и скрытого смысла образов древних поэтов. Сопроводив классические стихи изысканной росписью, Коэцу предлагал читателю-зрителю собственное переживание этой поэзии.
Тем же путём шёл Коэцу и в предметном творчестве – в создании лаковых и керамических изделий. В устоявшееся, отобранное традицией он вносил новое и современное ощущение формы, окрашенное личным чувством и потому более остро воздействовавшее на зрителя. Общеизвестными приёмами он умел передать неповторимый «дух» каждой вещи, её индивидуальную образность. Это особенно ясно видно в его знаменитых керамических чашках для чайной церемонии.
Высокий расцвет керамических производств в Японии начался со второй половины XVI в и в значительной мере был связан с распространением так называемого чайного культа. Мастера чая особенно ценили и любили керамические изделия Раку. Керамика Раку была новым явлением в японском искусстве того времени не столько в силу особенностей формы изделий ( в них ощущались традиции других керамических центров – Карацу, Сино, Сэто), сколько потому, что впервые возникли городские мастерские, где работали ремесленники-художники, подписывавшие свои работы.
Линия многих поколений гончаров Раку начинается с Танака Тёдзиро (1516 – 1592), чьи произведения привлекли внимание знаменитого мастера чая Сэн-но Рикю. Название «Раку» происходит от печати с иероглифом «раку» - «удовольствие», которую получил разрешение ставить на своих изделиях второй после Тёдзиро мастер – Дзёкай, ставший учителем Коэцу в области керамики. Главная особенность керамических чашек Раку, проявившаяся ещё в работах Тёдзиро,- трактовка каждого изделия как уникального, неповторимого. Поэтому мастера Раку отказались от гончарного круга и лепили каждую чашку от руки, в полном смысле ваяли её, добиваясь скульптурной выразительности. Чашки Раку выполнялись из красной, чёрной, реже – белой глины, обжигались при сравнительно низкой температуре и покрывались глазурями спокойных, мягких тонов. Края их бывают слегка неровными, иногда чуть загнутыми наружу или внутрь. При огромном множестве чашек Раку (достаточно сказать, что традиция передавалась в течении 14 поколений вплоть до современности) невозможно найти двух абсолютно одинаковых.
При этом высокий артистизм личности художника, проявлявшийся в мастерстве исполнения каждого произведения со всей его неповторимостью, соединялся с чертами глубоко традиционными и одновременно характерными для всей керамики Раку. Художественные качества чашек Коэцу, их сложную образность можно понять и сполна оценить, лишь представляя хотя бы в общих чертах каноны чайной церемонии.
Выбор чашки для каждой конкретной церемонии полон значения. Переходя из рук в руки во время ритуала, чашка символически связывала всех участников. Она была предметом, который должен был концентрировать на себе «энергию созерцания и эстетического переживания». Одновременно она организовывала действо в пространстве, становилась его перемещающимся «эпицентром». Эта её функция, а не только эстетические каноны чайного культа требовали особой формы, фактуры, цвета – общей значительности пластического объёма.
Когда чай был выпит, чашка как бы повторно осваивалась участниками церемонии уже как чисто художественный феномен. Гость брал чашку в руки и наслаждался ею ещё и через осязание, ощупывая её поверхность, воспринимая её массивность, плотность, фактуру материала.
Чайная церемония как целое сама была «произведением» подобно театральному спектаклю, разыгрываемому всякий раз заново и существующему в пределах определённого ограниченного времени. Чашка являлась одним из «персонажей» этого театрализованного действа. И не случайно, что такой всесторонне одарённый художник, как Хонами Коэцу, посвятил значительную часть своей творческой деятельности созданию чашек для чайной церемонии.
Коэцу относился к чашке как к скульптуре, и не только потому, что лепил её пластический объём и добивался её индивидуальной выразительности. Она была для него как бы живым существом, готовым вступить в диалог с человеком, открыть ему свою «душу», свою скрытую красоту.
Но в отличие от живописного или каллиграфического свитка чашка должна была соответствовать своему утилитарному назначению. И художник обращал самое тщательное внимание на соответствие её внешнего объёма человеческой руке, на верхний край, который должен был быть приятен для губ при питье, и т.п. Так, исходя из функциональных особенностей формы чашки, её размера, художнику нужно было весьма скупыми средствами добиться неповторимой оригинальности вещи и вместе с тем образности традиционной, построенной на ассоциативных связях, легко открываемых и знакомых всякому. Гора Фудзи как воплощение возвышенно чистой красоты и цветущая вишня как образ красоты преходящей, почти мимолётной – это постоянные образы японской поэзии, ставшие органичной частью художественного мышления народа, устойчивые знаки, мгновенно воссоздающие нужную цепь значений.
Одна из самых знаменитых чашек Коэцу называется «Фудзи-сан», хотя мы не увидим здесь этого национального символа Японии, как и другого какого-нибудь изобразительного мотива. Образ предмета весь ориентирован на активность восприятия, на творческую фантазию зрителя. Силуэт, оттенки цвета, фактура поверхности – главные элементы выразительности вещи, её неповторимого очарования. Слегка приподнятый на кольцевой ножке сосуд массивен и устойчив, но не тяжеловесен из-за того, что не касается туловом поверхности, на которой стоит. Край его широк и чуть неровен. Он ассиметричен и в форме и особенно в расположении декора, состоящего из глазури светло-песочного цвета в верхней части чашки и более тёмного, почти бурого внизу.
При каждом повороте чашки декор меняется, давая возможность представить себе то подножие знаменитой горы с окутанной туманом вершиной, то уходящие вдаль просторы, где, может быть, вот-вот возникнет снежная глава Фудзи. Но при этом рафинированная изысканность произведения Коэцу в соответствии с эстетическими нормами чайного культа не оставляет ощущения искусственной сделанности. В зрительном облике вещи преобладает естественность, непринуждённость, «случайность».
Если в чашке «Фудзи-сан» - красота возвышенная и утончённая, то в другой, названной «Отогодзе», главным свойством, определяющим образный строй вещи, становится непритязательная простота, даже неуклюжесть. Кажется, что, создавая её, художник почти не прилагал усилий, что она «возникла» в его руках сама собой. Это особая лёгкость в творчестве всегда высоко ценилась в японском искусстве – в каллиграфии и живописи, искусстве садов и керамике.
Сосуд-скульптура, индивидуальный в своей пластике, вызывающий неповторимые ощущения – такова каждая из чашек Коэцу.
Отношение к предметному творчеству как «высокому искусству», способному выразить разные стороны духовной жизни человека, можно назвать важнейшей особенностью японской художественной культуры.
Исторические корни этого явления уходят в глубокую древность. Культивировавшееся синтоизмом поклонение природе во всех её проявлениях, будь то гора, водопад, дерево или травинка, постепенно воспитывало внимательное и почтительное отношение буквально ко всему, что окружает человека. Поклона и длительно созерцания удостаивались камни в саду, букет в вазе, чашка для чайной церемонии. Ощущение человеком своей слитности с миром, своего единства с ним, идущее ещё от древнего анимизма, получило выражение в его художественном творчестве.
Если сравнивать художественную культуру европейских народов и Японии, то в самой их структуре заметны существенные различия. Европейскую историю искусства открывают многочисленные имена великих зодчих, а японская архитектура в основном безымянна. Сравнительно немного известно японских скульпторов, зато сотни имён поэтов, каллиграфов и живописцев украшают антологии и художественные коллекции. По сравнению с Европой в Японии гораздо большим почётом и известностью пользовались мастера, изготовлявшие мечи, лаковые шкатулки, бумагу, кисти, изделия из керамики. Их ремесло рассматривалось как искусство, равное созданию картин или стихов.
Внимательное отношение к каждому отдельному предмету, стремление запечатлеть в памяти его неповторимые особенности проявилось в самой атмосфере традиционного японского дома, где весь бытовой, вещный мир скрыт от глаз человека, а в специальной нише помещена одна картина, или один букет, или одна ваза. Всегда ценилось и нечто другое – особый контекст бытования каждого предмета, образованный и его историей (кем и когда сделан, в чьих руках находился и т.п.), и той возможной цепью поэтических ассоциаций, которые возникают у человека, пользующегося или созерцающего его. Культура созерцания, когда важно не что изображено, а как это сделано, развивавшаяся на протяжении многих веков, также способствовала умению видеть прекрасное в самых обыденных вещах – поверхности неокрашенного, потемневшего от времени дерева, из которого построен дом, бамбуковой изгороди, простой керамической утвари.
Распространение искусства чайной церемонии особенно способствовало осознанию предметного творчества как равновеликого всякому другому. Железный котелок, керамическая чайница могли вызвать восторженное преклонение и цениться дороже многих сокровищ.
Посетившие Японию в XVI в португальские миссионеры отмечали это в своих записках как курьёз: «Вы, очевидно, знаете, что во всех районах Японии они пьют напиток, приготовленный из горячей воды и растёртой в порошок травы, называемый чай… Поскольку они придают большое значение питью этого напитка, у них чрезвычайно ценятся чашки и сосуды, которые используются в этой церемонии… Нередко всего один из этих сосудов, треножников, чашек или чайниц можно приобрести за три, четыре или даже шесть тысяч дукатов, хотя, на наш взгляд, они не стоят абсолютно ничего. …Когда мы спрашиваем их, почему они тратят так много денег на эти предметы, которые сами по себе ничего не стоят, они отвечают, что они делают это по той же причине, по которой мы покупаем за большие деньги алмаз или рубин, что вызывает у них не меньшее удивление…»
Однако те же миссионеры отмечали, что японцы ценят не всякую керамическую чашку, что их натренированный взгляд выделяет среди множества чашек одну, сделанную действительно выдающимся мастером, подобно тому как ювелир с лёгкостью отличает поддельные драгоценности от настоящих.
Как раз в конце XVI – начале XVII вв в Японии жил художник, творчество которого позволяет с наибольшей ясностью раскрыть ту органичность в создании предмета наряду с созданием картины или стихов, которая была универсальной особенностью картины японской художественной культуры всего периода феодализма. Это Хонами Коэцу (1558 – 1637)
История японского искусства блистает именами многих поистине великих мастеров. Но даже среди них Хонами Коэцу выделяется своей универсальной одарённостью, позволяющей сравнивать его с титанами эпохи Возрождения. Он прославился как один из самых великих каллиграфов Японии, живописец и поэт, керамист и мастер лаков. В каждой области своей деятельности он достиг столь высокого совершенства, что оставленные им творения по праву считаются шедеврами.
Его деятельность была выражением характерных особенностей японского искусства в целом, в том числе предметного творчества, создания вещей, отмеченных причастностью не только к миру красоты, но и к миру высокой духовности. Особенно ценятся созданные Коэцу чашки для чайной церемонии. Каждая из них, подобно картине, имеет название, например: «Снежный пик», «Осенний дождь», «Гора Фудзи», хотя ни на одной из них нет изобразительного мотива или даже орнамента. Имя чашки связывается с её образным смыслом, с теми ассоциациями, которые могут быть вызваны формой, цветом, фактурой поверхности.
Не менее знамениты шкатулки для письменных принадлежностей, выполненные Коэцу из лака с инкрустацией перламутром и металлическими сплавами. Их декор, включающий строки стихов, характеризуется той сложной образностью, которая была отличительной чертой поэтического мышления этого художника.
Расцвет деятельности Коэцу приходился на первые десятилетия XVII в, когда заканчивалась эпоха Момояма (1573 – 1615), одна из наиболее ярких и бурных в истории Японии, и начиналась гораздо более стабильная, тяготевшая не только к упорядоченности, но и к строгой регламентации всех сфер жизни эпоха Токугава (1615 – 1868). По своему происхождению Коэцу был связан с элитой нового городского сословия, которое выдвинулось и разбогатело в период междоусобных войн и военных диктатур XVI столетия. Предки Коэцу занимались ковкой мечей – ремеслом, особо почитавшимся в средневековой Японии. Высокообразованный и достаточно богатый, он жил как человек свободной профессии в своём родном городе Киото, тогдашней столице страны, и мог себе позволить культивировать изощрённый артистизм в разных сферах творческой деятельности. Одной из них была работа в керамике. Этому он посвятил последние 20 лет жизни, здесь воплотился его многогранный опыт, чутьё и мудрость художника.
На окраине Киото Коэцу создал своеобразную артистическую колонию, собрав вместе поэтов, живописцев и каллиграфов, гончаров и лакировщиков, знаменитых мастеров по изготовлению бумаги и кистей. Имение Коэцу стало местом возникновения новых художественных идей своего времени.
Не только яркая одарённость, но и независимость от цеховых профессиональных ограничений, присущих средневековой организации ремесленного труда и предписывавших мастеру следовать типологическим образцам, позволили Коэцу стать новатором в создании керамических и лаковых изделий, бронзовом литье и резьбе по дереву, в оформлении книг. Он использовал новые технические приёмы, позволявшие ему со всей полнотой реализовывать свою творческую фантазию. Но преклонение перед классическим искусством прошлого и его глубокое понимание давали возможность художнику, даже будучи новатором, оставаться традиционным в образном строе своих произведений. Так, например, блистательно овладев искусством «кисти и туши», Коэцу-каллиграф переписал стихи из древних поэтических антологий, стараясь в самой выразительности письма раскрыть дух этой поэзии. Но, кроме того, он расположил стихи на специально декорированной бумаге, дававшей дополнительное ощущение красоты и скрытого смысла образов древних поэтов. Сопроводив классические стихи изысканной росписью, Коэцу предлагал читателю-зрителю собственное переживание этой поэзии.
Тем же путём шёл Коэцу и в предметном творчестве – в создании лаковых и керамических изделий. В устоявшееся, отобранное традицией он вносил новое и современное ощущение формы, окрашенное личным чувством и потому более остро воздействовавшее на зрителя. Общеизвестными приёмами он умел передать неповторимый «дух» каждой вещи, её индивидуальную образность. Это особенно ясно видно в его знаменитых керамических чашках для чайной церемонии.
Высокий расцвет керамических производств в Японии начался со второй половины XVI в и в значительной мере был связан с распространением так называемого чайного культа. Мастера чая особенно ценили и любили керамические изделия Раку. Керамика Раку была новым явлением в японском искусстве того времени не столько в силу особенностей формы изделий ( в них ощущались традиции других керамических центров – Карацу, Сино, Сэто), сколько потому, что впервые возникли городские мастерские, где работали ремесленники-художники, подписывавшие свои работы.
Линия многих поколений гончаров Раку начинается с Танака Тёдзиро (1516 – 1592), чьи произведения привлекли внимание знаменитого мастера чая Сэн-но Рикю. Название «Раку» происходит от печати с иероглифом «раку» - «удовольствие», которую получил разрешение ставить на своих изделиях второй после Тёдзиро мастер – Дзёкай, ставший учителем Коэцу в области керамики. Главная особенность керамических чашек Раку, проявившаяся ещё в работах Тёдзиро,- трактовка каждого изделия как уникального, неповторимого. Поэтому мастера Раку отказались от гончарного круга и лепили каждую чашку от руки, в полном смысле ваяли её, добиваясь скульптурной выразительности. Чашки Раку выполнялись из красной, чёрной, реже – белой глины, обжигались при сравнительно низкой температуре и покрывались глазурями спокойных, мягких тонов. Края их бывают слегка неровными, иногда чуть загнутыми наружу или внутрь. При огромном множестве чашек Раку (достаточно сказать, что традиция передавалась в течении 14 поколений вплоть до современности) невозможно найти двух абсолютно одинаковых.
При этом высокий артистизм личности художника, проявлявшийся в мастерстве исполнения каждого произведения со всей его неповторимостью, соединялся с чертами глубоко традиционными и одновременно характерными для всей керамики Раку. Художественные качества чашек Коэцу, их сложную образность можно понять и сполна оценить, лишь представляя хотя бы в общих чертах каноны чайной церемонии.
Выбор чашки для каждой конкретной церемонии полон значения. Переходя из рук в руки во время ритуала, чашка символически связывала всех участников. Она была предметом, который должен был концентрировать на себе «энергию созерцания и эстетического переживания». Одновременно она организовывала действо в пространстве, становилась его перемещающимся «эпицентром». Эта её функция, а не только эстетические каноны чайного культа требовали особой формы, фактуры, цвета – общей значительности пластического объёма.
Когда чай был выпит, чашка как бы повторно осваивалась участниками церемонии уже как чисто художественный феномен. Гость брал чашку в руки и наслаждался ею ещё и через осязание, ощупывая её поверхность, воспринимая её массивность, плотность, фактуру материала.
Чайная церемония как целое сама была «произведением» подобно театральному спектаклю, разыгрываемому всякий раз заново и существующему в пределах определённого ограниченного времени. Чашка являлась одним из «персонажей» этого театрализованного действа. И не случайно, что такой всесторонне одарённый художник, как Хонами Коэцу, посвятил значительную часть своей творческой деятельности созданию чашек для чайной церемонии.
Коэцу относился к чашке как к скульптуре, и не только потому, что лепил её пластический объём и добивался её индивидуальной выразительности. Она была для него как бы живым существом, готовым вступить в диалог с человеком, открыть ему свою «душу», свою скрытую красоту.
Но в отличие от живописного или каллиграфического свитка чашка должна была соответствовать своему утилитарному назначению. И художник обращал самое тщательное внимание на соответствие её внешнего объёма человеческой руке, на верхний край, который должен был быть приятен для губ при питье, и т.п. Так, исходя из функциональных особенностей формы чашки, её размера, художнику нужно было весьма скупыми средствами добиться неповторимой оригинальности вещи и вместе с тем образности традиционной, построенной на ассоциативных связях, легко открываемых и знакомых всякому. Гора Фудзи как воплощение возвышенно чистой красоты и цветущая вишня как образ красоты преходящей, почти мимолётной – это постоянные образы японской поэзии, ставшие органичной частью художественного мышления народа, устойчивые знаки, мгновенно воссоздающие нужную цепь значений.
Одна из самых знаменитых чашек Коэцу называется «Фудзи-сан», хотя мы не увидим здесь этого национального символа Японии, как и другого какого-нибудь изобразительного мотива. Образ предмета весь ориентирован на активность восприятия, на творческую фантазию зрителя. Силуэт, оттенки цвета, фактура поверхности – главные элементы выразительности вещи, её неповторимого очарования. Слегка приподнятый на кольцевой ножке сосуд массивен и устойчив, но не тяжеловесен из-за того, что не касается туловом поверхности, на которой стоит. Край его широк и чуть неровен. Он ассиметричен и в форме и особенно в расположении декора, состоящего из глазури светло-песочного цвета в верхней части чашки и более тёмного, почти бурого внизу.
При каждом повороте чашки декор меняется, давая возможность представить себе то подножие знаменитой горы с окутанной туманом вершиной, то уходящие вдаль просторы, где, может быть, вот-вот возникнет снежная глава Фудзи. Но при этом рафинированная изысканность произведения Коэцу в соответствии с эстетическими нормами чайного культа не оставляет ощущения искусственной сделанности. В зрительном облике вещи преобладает естественность, непринуждённость, «случайность».
Если в чашке «Фудзи-сан» - красота возвышенная и утончённая, то в другой, названной «Отогодзе», главным свойством, определяющим образный строй вещи, становится непритязательная простота, даже неуклюжесть. Кажется, что, создавая её, художник почти не прилагал усилий, что она «возникла» в его руках сама собой. Это особая лёгкость в творчестве всегда высоко ценилась в японском искусстве – в каллиграфии и живописи, искусстве садов и керамике.
Сосуд-скульптура, индивидуальный в своей пластике, вызывающий неповторимые ощущения – такова каждая из чашек Коэцу.
Н.Николаева
@темы: Япония и иже с ней
-
-
29.04.2008 в 09:30А потом с ума сошлиТо она ему чашку подарит, потом плачется, что недостойную вещь ему презентовала, то он вмятинку на керамике найдет, а потом думает - жениться или руки на себя наложить?Очень трагедийная вещь!)))))
Лучше бы картошку сажали!-
-
29.04.2008 в 10:02Не понимаешь ты сложной японской души))))
-
-
29.04.2008 в 10:15Даааа! Где ж мне?))))))))))))