[Mag---charodey]

04.01.2008 в 00:36

Пишет  Дарья Иорданская:

ГАЛЕРЕЯ ВТОРОГО ЭТАЖА

Добродетель в смутные времена,
что глина под огнем, верно говорили древние:
рассыплется или закалится.
Ну а мне по душе распутные веселушки…
Мо Белый Феникс,
2-е нравоучение последователям


1. День нового года
Почти все развлечения жителей Старого Моста составляли драки завсегдатаев местной распивочной, где подавали омерзительную брагу, что также служило поводом для склок. Драки эти успели уж надоесть. Тем более, что состав зачинщиков и участников почти не менялся. Потому-то все и высыпали на улицу, чтобы поглазеть на пеструю толпу паломников, собирающихся в честь нового года посетить Щюфудзи-нин[1], помолиться и загадать желание. У большинства обитателей этих трущоб не было денег даже на новогоднее подношение предкам, что уж тут говорить о посещении храма. Они, стоя у своих дверей, провожали процессию паломников жадными взглядами. До девушки в мышастом сером кимоно никому не было дела. Она, закончив все дела, накинула сверху залатанную куртку, когда-то принадлежавшую матери. Закрыв дверь, девушка медленно пошла к реке. В узелок, который девушка несла в руках, были увязаны жалкие пожитки, немного денег и записка с просьбой передать пожертвование храму Щюфу и помолиться об усопших предках. Впрочем, Незумиро Юмэко – так звали девушку – давно уже не питала иллюзий на счет своих соседей. Скорее всего, деньги уже к вечеру осядут в кассе распивочной «Желтый гусь» и карманах удачливых игроков в кости.
Паломники прошли, но развлечения на этом не исчерпались. К Старому Мосту на свой страх и риск сунулся смазливый мальчишка из тех столичных хлыщей, которые в последнее время появились в огромных количествах. Бездельники, студенты, младшие сыновья родов кугэ[2], склонные будоражить почтенных горожан. Сложно бывало порой даже сказать – одни юноши в шумной компании, или среди них есть и девушки. Последних ведь тоже хватало. Возмутитель спокойствия был обладателем нежного, почти девичьего овала лица и блестящих черных волос. Из-под челки поблескивали насмешливые глаза. Одет юнец был в жемчужно-розовое и лиловое; цвета эти, без сомнения, подошли бы больше девушке. Манеры – слащавые и жеманные – выдавали в нем члена парчового братства[3]; что-то много их появилось в последнее время. В довершение всего, юнец носил на поясе самурайские мечи[4] в розовых ножнах, цветом напоминающих маринованный имбирь. Залетный гость был просто идеальным объектом для насмешек.
Юмэко задержалась на своем пути к мосту, чтобы понаблюдать напоследок за людьми.
Из узкого грязного проулка, в конце которого располагался игорный притон, вышел Малыш Сузумэ в сопровождении верного телохранителя по имени О. малыш был известен в трущобах, как непревзойденный игрок в кости. Хозяева всех игорных домов Щюфу мечтали переломать ему пальцы на правой руке[5], но пока так и не сумели поймать Сузумэ на шулерстве. О, простой, как его прозвище, громоздкой тенью следовал за своим господином и богом. Благодаря господину и богу он сытно ел, сладко спал и получал шлюх в любом чайном домике улиц Старого Моста (добровольно ни один хозяин борделя не рискнул бы отдать свою девушку этой горе мяса). Кроме того, благодаря Малышу О мог хорошо подраться.
Малыш Сузумэ заприметил юнца, коротко кивнул своему телохранителю и вразвалочку отправился к жертве. Юноша как раз задержался у лотка уличного торговца, покупая жаренного угря.
- Кто это у нас? – Малыш Сузумэ остановился у лотка.
Ростом он был на полголовы ниже юноши, а вот гонора – на целую воробьиную стаю.
- Паломничаешь, самурайчик? – поинтересовался Малыш. – Просишь у боженьки усы и бороду, чтобы походить на мужчину.
Толпа довольно загудела. В ход пошли оскорбления еще похлеще, от которых бледное лицо юнца залилось краской. Его рука опустилась на рукоять длинного меча, но сразу же спряталась в украшенный вышивкой рукав хаори. Другая рука небрежно бросила под ноги Малышу медную монетку.
- Тебе тоже стоит совершить паломничество и сделать богам подношение по случаю нового года, - мягким чуть хрипловатым голосом произнес юнец. – Тогда, возможно, Царь Обезьян и примет тебя в свою свиту.
Если что в этой жизни Малыш Сузумэ и ненавидел, так это сравнение с обезьяной, на которую походил весьма. Ростом он не вышел, ноги имел кривые, а руки слишком длинные. Сравнение невольно приходило на ум. И многие неосторожные шутники уже отправились на кладбище после встречи с телохранителем Сузумэ.
Малыш кивнул О и отошел благоразумно в сторону. О в прежние годы был борцом сумо, но слишком увлекся уличными драками, так что со спортом было быстро покончено. Малыш подобрал его на улице, так что помимо всего перечисленного выше, гигантом двигало чувство преданности. Он едва улыбнулся и надвинулся на юношу, разминая толстые пальцы.
Юмэ невольно приблизилась, заразившись общим лихорадочным возбуждением. Местные жители любили хорошую драку, тем более, что она ничего не стоила большинству из них.
К изумлению и разочарованию многих юнец не стал обнажать свой меч, как сделал бы самурай в прежние времена. Еще десять лет назад на закате прежней эры уважаемый самурай снес бы насмешнику, осмелившемуся на него напасть, голову с плеч, вытер клинок бережно об одежду убитого и ушел себе восвояси. Юнец, лишний раз доказав, как сдала прежняя знать, выронил угря, за которого в дорожной пыли началась драка, и отступил. Сделав два шага назад, он прижался спиной к стволу старой вишни. Засохшее дерево уже много лет не давало ни цветов, ни плодов. Прекрасная метафора!
Юмэ вспомнился дядюшка, заклинатель из святилища Белого Феникса, ревностный сторонник учения о бренности бытия. Сару-сама сказал бы, что это знак: отринуть мир и уйти в краткое небытие пред новым перерождением. И непременно процитировал бы какое-нибудь высказывание основателя святилища Мо Белого Феникса. Юмэ всегда находила, что афоризмы легендарного Заклинателя парадоксальны до полной бессмысленности. Возможно, в этом была мудрость.
Юмэ свойственна оказалась опасная суетность, и вместо того, чтобы продолжить свой путь к мосту, девушка смешалась с толпой зевак и даже сумела пробиться в первые ряды. На краткий миг она встретилась взглядом с разряженным юношей. В угольно-черных глазах последнего мелькнуло что-то похожее на боль, потом он улыбнулся, показывая ровные здоровые зубы богатея.
О ударил, целя прямо в живот юноши. Толпа ахнула. Однако красавчик сумел отскочить в сторону, и удар пришелся по стволу умирающей вишни. Кулак пробил кору и оставил чудовищную вмятину. Юнец полуобернулся и, казалось, бесконечно долгое время не сводил с этой раны глаз. О приготовился к новому удару.
- Вытащи меч! – зашептала к собственному удивлению Юмэ. – Вытащи! Ну же! Вытащи!
Самурай не внял ее мольбам. Вместо этого он подпрыгнул и взобрался на одну из веток вишни. Она была такой тонкой, сухой и хрупкой, что по всеобщему мнению не выдержала бы и ребенка. Ветка слегка покачивалась, и юноша с легкостью акробата балансировал на ней.
- Достань его! – взвизгнул Малыш Сузумэ.
О никогда не был силен в метании дротиков и камней и, вероятно, даже не слышал о стрельбе из лука. Он поступил значительно проще: похожий в этот момент чрезвычайно на быка, борец копнул ногой землю и ринулся на дерево. Казалось, даже рога на его бритой, как у монаха, голове появились.
А затем на глазах у изумленных зевак произошло настоящее чудо. Вишня, не один год простоявшая мертвой, расцвела вопреки и прежде срока. Рой бело-розовых лепестков запорошил глаза О, который, заплутав, развернулся и с прежней неукротимой энергией понесся на своего хозяина. Подхватив полы кимоно, Малыш, сверкая тощими коленками, побежал наутек. В след ему полетел обидный хохот. Юнец же, утратив прежнюю ловкость, покачнулся и кулем свалился на землю. Взметнулась пыль. Представление окончилось. Довольные зрители расходились, кое-кто из них не забывал обшарить бесчувственного красавчика, но особенно поживиться было нечем, а мечи никто тронуть не рискнул. Спустя всего несколько минут на пустой улице остались только Юмэко и бесчувственный самурай.
- Господин… - девушка присела и осторожно тронула юношу за руку. Кожа у него была нежная, как шелк. Слабое дыхание колыхало рассыпанные по земле вишневые лепестки. Юмэ посмотрела на цветущее дерево. День накануне нового года и – цветущая вишня.
- Господин самурай… - вновь робко позвала Юмэ.
Потом она подняла юношу, держа за подмышки. Самурай оказался не так уж тяжел. Пожалуй, Юмэко удалось бы дотащить его до своей хижины. Сделав глубокий вдох, девушка медленно, пятясь, пошла к дому.

Голова раскалывалась, как после бочонка свадебной браги. Язык распух, скулы свело. Тело казалось тяжелым, словно свинцовая чушка.
Я лист – попытался убедить себя Кумо. – Я лепесток. Я – трепещущая на ветру паутинка. Оуууууу!
С трудом разлепив веки, Кумо уставился на закопченный деревянный потолок, в щели которого проглядывала солома, покрывающая крышу.
Пошалил? – едко поинтересовался в и без того гудящей голове голос Кин-сенсея. – А без выкрутасов нельзя?
- М-м-м… - невнятно ответил Кумо.
Я же сказал: справишься, и домой! Мы тут уже стол накрыли, масляную рыбу настрогали. Вино согрели. Его – щенка – ждем!
- Идите, господин, знаете куда?..- безо всякого почтения пробормотал Кумо.
- Господин самурай? – участливо прозвучал над ухом чуть сипловатый женский голос.
Кумо повернул гудящую голову налево. Эту девочку он заприметил еще на улице: ее окутывал плотный кокон одиночества и отчаянья. Даже сейчас, когда она с искренней заботой над ним склонялась, Кумо чувствовал боль.
Он ненавидел самоубийц.
Девушка помогла ему сесть и поднесла воды. Потом замерла, опустившись на колени. Кумо сделал глоток. У воды был омерзительный гнилостный привкус. И жилище соответствовало и воде, и мертвенному унынию девушки. Кумо ощутил, как лицо его против воли складывается в брезгливую гримасу. Девушка вспыхнула, но отворачиваться не стала. В глазах ее на секунду сверкнули гнев и обида. Потом необычные темно-серые глаза девушки вновь потухли, словно подернулись пеплом.
- Благодарю за помощь. И за воду, - смущенный своим неподобающим поведением Кумо поднялся.
Да, за воду. Холодную по весне. За воду, которая заливает глотку, нос и уши, заполняя…
Кумо отогнал видение. Его измотало поручнеие сенсея, драка с задирой и это – вот глупость! – расцветшее вишневое дерево. Ему только забот нищей девчонки-самоубийцы не хватало! Ну, забеременела от какого-нибудь глупого лавочника. Ему-то – Кумо – что за дело?
Кумо поднялся на ноги. Его шатало, но дольше в убогой хижине он оставаться не мог. Смерти подобно. Мерзкое место!
- Мой меч, - грубовато сказал он.
Девушка метнулась в угол. Кумо постарался не прикасаться к ее коже. Повесив мечи на пояс, он поклонился.
- Благодарю за заботу. Примите от меня скромный подарок. На новый год.
Положив на высокий стол несколько монет, он вышел.

- А-а, Парчовый! – Инну раскрыл свои объятья, в которые незамедлительно заключил Кумо.
Ичирин Инну, носящий прозвище Полуденного Сторожа и Стального, обладал внушительной комплекцией настоящего воина. Гинкуро Кумо казался в его руках тонким и хрупким, совсем подростком.
- Привет, Стальной. Отпусти! Я жить хочу! – юношу с трудом увернулся от разрушительных ласк старшего товарища. – Да отпусти же! Я вымотался!
- Наверное, надеешься напиться и выспаться? – хмыкнул Инну. Вытащив из рукава трубку, он с наслаждением раскурил. – А зря…
- Где сэнсей? – спросил Кумо, падая на груду подушек.
- Праздник, - пожал плечами Ину. – В связи с чем у нас новое задание.
- Мда?
Стальной ухмыльнулся. Он наслаждался, доставляя дурные вести. А в остальном был – славнейший парень.
- Наш император, да продлятся дни его жизни, - Ину хмыкнул, - отправился в квартал Увеселений, посетить знаменитую гейшу о-Миккан.
Кумо, только что наливший себе горячего вина, поперхнулся.
- К-куда?! К-кого?!
- Прелестную о-Миккан, - невозмутимо повторил Ину. – Длинные волосы по моде дам эры Покоя, белые ноги и украшенные узором «водяная лилия» щиколотки. И аромат ее одежд… Тебе, наверное, неинтересно?
Кумо проглотил насмешку.
- что будем делать?
- Я не могу сопровождать Повелителя к фаворитке, - Ину хохотнул, что было неуместно.
- Я тоже! – фыркнул Кумо. – Нанести такое оскорбление августейшей особе? Нет уж!
- Ну почему же? – Ину бросил на юношу оценивающий взгляд. – Ты вполне можешь… да погоди же ты, Парчовый, не зеленей!
Кумо с силой поставил чашку с вином на лаковый столик, поднялся и решительно направился к двери. Ину добродушно рассмеялся, потом посуровел.
- Парчовый, это приказ Наставника.
- Ну почему, почему, почему, почему я всегда должен за всех отдуваться один?! – всплеснул Кумо тонкими руками.
- Ты у нас один такой хорошенький, - меланхолично ответил Стальной. – Не дрейфь, я буду сопровождать тебя, красотка.
Кумо не удержался, и хлопнул оглушительно дверью.

Фениксов Терем, или, как его называли еще, Павильон Бессмертных Небожителей, внутри походил на лабиринт. Фактически за высокими красными стенами скрывались пять довольно крупных усадеб, каждая со своим садом. Покои, отведенные Кумо, выходили на западную сторону. Комнат было не много – пара спален, обширная библиотека, кабинет и галерея с комнатами для слуг. Большую часть усадьбы занимали фруктовые рощи и сады. Почти круглый год сады эти сохраняли свое великолепие, даже зимой – сухи безжизненные ветки украшали разноцветные ленты и колокольчики.
Кумо сбросил одежду, вышел в свой любимый двор, где низкорослые клены чередовались с персиковыми деревьями, кустами жимолости и полянками уже зацветающих крокусов. Опустившись на низкую деревянную скамью, юноша уставился на начавшее уже темнеть небо.
- Господин, баня растоплена.
Мягкий глубокий голос Гэцуёби неизменно приводил Кумо в состояние умиротворения. Служа семье Гинкуро уже три десятилетия, Гэцуёби из всех сыновей хозяина больше всего любил младшего – изгоя и даже последовал за ним. Это был даже не слуга, а скорее – любящая мать, причем, любящая безоговорочно и вопреки всему.
- Какое платье готовить, Кумо-доно?
Юноша устало пошевелился, устраиваясь поудобнее.
- Розовое. И шпильки. И затканный драконами оби. Сегодня мне придется тягаться с самой прекрасной куртизанок квартала Увеселений.
- Я разотру краски, господин, - невозмутимо сказал Гэцуёби.
Постанывая и потирая ноющий лоб, Кумо поднялся на ноги.
- Я добавил в воду целебные травы, господин, - Гэцуёби бережно поддержал хозяина под локоть.
- Западный рай тебе обеспечен, - растроганно проговорил Кумо.
Баня с травами и маслами придала Кумо сил. Втерев в кожу пахучие мази, юноша придвинул к себе круглое зеркало на подставке и достал гребень. Бесшумно появился Гэцуёби, неся одежду и поднос с красками для лица.
- Пускай закладывают повозку, - велел Кумо, берясь за кисточку. – И пошли кого-нибудь напомнить Ину-доно, что он меня сопровождает.

Посещение императором Кагэнноцуки-но Рью Дайниши Тэнноо квартала Увеселений оказалось еще утомительнее, чем полагал Кумо. К середине ночи у него от тяжелой прически, украшенной гребнями, разнылась спина. Ну а ненависть, интриги и страсти, которые питали внешне прелестные куртизанки, измотали нервы …. Как клубок змей! Наконец Повелитель, насладившийся весьма остроумной беседой с красавицей о-Миккан, изволил удалиться в сопровождении телохранителей. Ину, позевывая, слишком, правда, ненатурально, отправился «на боковую» в сопровождении двух красавиц. Его смена давно уже закончилась.
- Дневной-то дневной, а энергии… - Незуми выскользнул из тени и скупо улыбнулся.
Его гибкое, худое – почти костлявое – тело отлично сливалось с ночным мракомю даже прозвище у него было неприятное – Жало. Сэнсей с упоением рассказывал, что Незуми служат крысы, которых не счесть в Столице. Жало отмалчивался, продолжая жутковато улыбаться.
Кумо испытывал рядом с убийцей вполне оправданную настороженность и даже страх. И всегда торопился поскорее передать тому дела и исчезнуть. Сейчас, однако, он слишком устал, чтобы вообще чего-либо бояться. Кумо мечталось о мягкой постели и в кои то веки безмятежной ночи. Время сумерек завершилось. Но Незуми как назло был настроен поболтать.
- Как продвигается твоя работа, Кумо-сан?
- Добрался до буквы «и», - вежливо ответил Кумо, подавляя зевоту. – Прости меня, Незуми-сан. Я очень устал.
- Конечно, - без тени насмешки сказал Незуми. – Отправляйся домой и отдохни. Я позабочусь о Повелителе.
И глаза крысятника так гадко и масляно сверкнули. Кумо в ответ поклонился, как полагается сделать младшему перед старшим, и удалился.
От предложения кое-кого из завсегдатаев борделя «отвезти красавицу домой», ряженый юноша поспешно отказался. Раскрыв ярко-малиновый зонт – начал накрапывать дождь – он пошел, постукивая сандалиями по мостовой. Покойный император повелел выложить все улицы камнями, что избавило город от значительного количества грязи, но сбивало жителям ноги.
Путь к лабиринту пяти усадеб Фениксова Терема как назло лежал через район Старого Моста. Сюда благоволение Императора не дошло, улицы даже досками не было покрыты, так что дорогу развезло. Сандалии отяжелели от налипшей на них грязи, подол дорогого шелкового кимоно промок на два, а то и на три пальца. Это не улучшило настроения Кумо. Свернув на мост, он поставил фонарь, прикрыл его сверху от дождя зонтом и постарался выжать одежду.
Снизу послышался плеск и негромкий стон.
Река в этом месте была глубокой и быстрой, еще пятьдесят лет назад под мостом проходили суда с глубокой осадкой. Старый Мост прослыл дурным местом – им часто пользовались самоубийцы и, говорят, здесь появлялись призраки. Тяжелый дух отчаянья висел над рекой.
Не стану соваться, - решил Кумо. – Не мое дело. И время уже позднее.
Отряхнув сандалии, он взялся за полированную ручку фонаря. Плеск повторился. Под мостом кто-то, раздумав умирать, боролся с потоком, весьма и весьма стремительным. Не Онбингава, конечно, но…
Кумо бросил фонарь, скинул верхнее – парчовое – кимоно и перемахнул через балюстраду. Вышло, что и говори, неуклюже. Погрузившись в воду, Кумо ухватился обеими руками за опору моста. Оставленный на самом краю фонарь давал небольшой круг сета, и вскоре юноша сумел разглядеть мышастого цвета клочок ткани. Самоубийца отчаянно боролся с потоком, но, видимо, камень, который был привязан к поясу, тянул его на дно.
В прежние годы благородные мужчины и женщины вспарывали себе живот. Смерть куда достойнее, чем увязнуть в тине.
Поморщившись – сама мысль о смерти, достойной ли, нет ли, не важно, вызывала отвращение – Кумо вытащил из волос остро заточенную шпильку. Несколько прядей, раскручиваясь, упали ему на спину. Позволив стремнине донести себя до второй опоры, Кумо впился пальцами в уже начавшее гнить дерево.
Сказать сэнсею о мостах, - отметил про себя юноша. Крупный проект перестройки городских мостов захватил его мгновенно. Эти мысли помогали спасаться от того давящего отчаянья и духа смерти, что клубились под мостом. Пока он строил планы, свободная рука проворно орудовала шпилькой. Вскоре веревка, обтягивающая талию несчастного, лопнула. Камень ушел на дно, где и упокоился среди мусора. Кумо подхватил безжизненное тело и медленно, сопротивляясь течению, погреб к берегу.
Сбив камнем фонарь, Парчовый на лету поймал его и устало привалился к стволу кривой сосны. Бесценная парча, которую пришлось покупать через императорских фрейлин, оказалась вымазана в смоле. К обмякшему на грязной земле телу девушки Кумо не приближался, ждал пока сама она придет в чувство.
Самоубийцу он сразу узнал: эта девчонка спасла его сегодня утром.
Девушка медленно открыла глаза, потом села, кашляя и сплевывая воду.
- С-спасибо, го-госпожа… - пробормотала она.
Потом, приглядевшись, покраснела.
- Мне знакомы такие люди, как ты, - скучным тоном сказал Кумо. – Вам в последний момент изменяет решимость. В другой раз выбирай способ, который не позволит повернуть назад. В старом городе есть пара искусных аптекарей.
Взяв фонарь в левую руку, Кумо медленно пошел в сторону дома. Девушка так и осталась сидеть на размокшем берегу. В воздухе повисло недоумение, горечь и страх. Вдалеке, на западе колокола Щюфудзи пробили положенные семь ударов счастья[6]. Нормальные люди, совершив обряды в честь предков, ели сейчас моти[7] и пили подслащенное вино. Новый год, все-таки. И, конечно же, всю ночь они готовили ракеты, чтобы завтра запустить их в небо.
Кумо замер, потом развернулся.
- Как тебя зовут?
Девушка сощурилась. Ответ прозвучал удивленно:
- Незумиро Юмэко.
- И что за беда заставила тебя прыгнуть с моста? Беременность, которой не желал твой любовник?
Девушка покраснела. Лицо ее загорело от частого пребывания на солнце, и румянец этот был как кожица осеннего яблока.
- Меня зовут Незумиро, - упрямо повторила девушка, словно это что-то объясняло.
Собственно, объясняло.
- Незумиро? – протянул Кумо. – Вот как?
Он в два быстрых шага преодолел разделяющее их расстояние и протянул девушке фонарь.
- Сопровождай меня до дома. Здесь недалеко.
Незумиро Юмэко мрачно, но не без удивления, на него посмотрела.
- Почему?
- Ты теперь моя служанка.
Серые глаза девушки вспыхнули.
- С какой стати, господин?
- Вот ведь какая ирония, - губы Кумо дрогнули в сардонической усмешке. – Меня зовут Гинкуро Кумо. Так ты идешь?
Девушка с трудом поднялась. Очевидно, она тоже изрядно вымоталась. Схватив фонарь обеими руками, она медленно пошла вперед, освещая грязную мостовую. Не менее уставший, вымотавшийся физически, а главное – эмоционально, Кумо поплелся следом.
- Так куда идти, господин?

1. Щюфудзи-нин, иногда называемый Нижним Столичным Храмом – святилище, построенное у самой реки в начале XIX века
2. Кугэ – старая неслужилая аристократия, верная императору
3. Парчовое братство – изысканный эвфемизм для обозначения гомосексуализма
4. Самурайские мечи – здесь имеется в виду дайсё, пара, состоящая из длинного и короткого мечей, ношение которых было запрещено на пятом году правления императора Бьякку (восстановившего монаршую власть в стране). Дайсё отныне имели право носить только личные телохранители императора, а также один приближенный из свиты Августейшей матери, августейшей супруги и – в случае отречения от престола – из сопровождения бывшего императора
5. Замеченным в шулерстве игрокам, а также нечистым на руку банкующим ломали большой, указательный и средний пальцы на правой руке, чтобы они не могли больше кидать кости (их обычно кидают, зажав предварительно между этими пальцами). Человека, получившего такую травму, могли даже не пустить на порог игорного дома
6. Семь ударов счастья – в новогоднюю ночь колокола всех храмов отбивали семь ударов особенным образом. Считалось, что услышать и сосчитать все удары – к большой удаче
7. Моти – особенные лепешки, которые пеклись только на новый год
8. Появляться в личных покоях императора и его семьи в обуви – прямое оскорбление августейших особ, которое в прежние времена каралось чуть ли не смертью. В остальных частях дворца позволено носить особенные туфли на мягкой войлочной подошве, смягчающей звук шагов.
9. Бакэ-дзори – дух выброшенных за ненадобностью сандалий, который донимает людей, стуча ночами по полу